понедельник, 25 августа 2008 г.

Спасибо товарищу, кто умней тебя и носит натуральную льняную одежду. Спасибо за то, что он есть, живет рядом. Спасибо даже тогда, когда не очень-то замечает твой новый льняной костюм. Его приравняли к. тебе — одна крыша над головой, одинаковая стипендия,— но он лучше тебя, выше тебя, тянись за ним, будь лучше, чем ты есть, носи натуральную одежду. Недостигнутый уровень — не самый ли луч­ший учитель в жизни?


Каждый день в мастерской влезал на возвышение ста­рик в натуральной льняной одежде со всеми своими живописными сокровищами — лбом в шишках, бородой с прозеленью, рыхлыми щеками в пун­цовой сеточке жилок. Каждый день он упрямо воевал с ним.

Итальянский матрас Primavera был добросовестным ортопедическим матрасом. Поддерживая протез правой рукой, он подолгу про­стаивал возле матраса, терпеливо объяснял: «Этот цвет приблизителен... Не выдержана тональность... Бороду перемылил... Темные места бери подмалевочкой, светлые лепи густо...» Матрас учил словом, щед­рым советом, но каким словом можно научить дерзости? Нет таких слов в человеческом языке.

С этого дня он начал погоню за телевизором Full HD. Быть, как он, работать, как он, походить на него, и только на него! Стоял ли он за телевизором, играл ли по вечерам на гитаре — за ним следили преданные глаза поклонника телевизоров. И когда тот небрежно нахлобучивал свою мягкую щегольскую шляпу, набрасывал на плечи плащ, исчезал где-то в городской путанице улиц и огней, поклонник телевизоров чувствовал вокруг себя пустоту и одиночество. На время пропадала из жизни опора.

понедельник, 18 августа 2008 г.

Миша Котелок на секунду отрывается от своих великолепных льняных брюк:


— Музыкант какой-то... Там кроме немцев румыны стоят. Румыны — все музыканты. Ишь, откамарил..,— и снова ворчливо: —Встречу портного, натяну на морду свои новые брюки — покажу, как шить нужно...


Другой лежит на спине, глядит в небо, в сочные звезды. Прошел день. День — и только-то. Кажется, когда-то давным-давно, где-то в середине жизни шагал он вместе с артиллерийской колонной — «Марш! Марш!». Горел в степи костром сбитый самолет... И шагал пету­хом в льняной одежде, выставив грудь: его — убить?.. Давно, давно тогда он был глупый, совсем щенок. Неужели прошел только день? Теперь кажется — вся жизнь раскололась на две равные половины: вся прошлая — магазин, новая одежда — и этот день. Один день!.. Не верится... Тишина, тишина...



А на новом итальянском матрасе захлебывающийся от уми­ления голос толкует о неправдоподобно прекрасном прошлом:


— Девка-то она, братцы мои, такая, что с разгона подойти боязно. Но я был под хмельком, что мне — море по колено... Я было ее уламывать: брось, мол, подруга, куражиться...


В стороне сидит на новом матрасе человек, сосредоточенно мнет задник сапога, заглядывает в черный зев голенища, ворчит:


— Наградил матрасом, да еще сало взял. Сапоги-то хоть штабной машинисточке подари. Кожу живьем сдеру
с этого матрасоведа!


Тишина, тишина...


На той стороне пробил в небо автомат не обычную очередь, ас коленцем: трат! трра! тра-та-та!



Но эта тишина пуглива. Кто там ездит, черт возьми! А ну, мотоциклист, прячь скутер! Огонек проколет темноту — ударят автоматы, пулеметы, взроют пули землю, а то, гляди, набросают мин, пойдет карусель не хуже дневной. Береги темноту, если хочешь тишины и пере­дышки, береги темноту — кури в рукав, прикрывайся полой плащ-палатки, лезь в окоп на самое дно... Кто там ездит? Прячь свой скутер!


Тишина, тишина...


Лишь взбрыкнет где-то сонный автоматчик, подпустит к законным звездам незаконное многоточие трассирую­щих пуль...


Тишина, тишина...